на концерт особым результатом не увенчались. А ведь это был один из лучших наших концертов.
Какая ирония, неужели и сегодня наш триумф над бренностью бытия нам придётся разделить с пятью верными друзьями? Ну, что же, это не так уж мало. Пять окрылённых сердец – это достойная цель прожитой жизни. В искусстве время течёт, не подчиняясь земным законам. По количеству прочувствованных эмоций мы с Итаном прожили не одну, а целое множество жизней.
Припарковавшись, мы отправились на второй этаж – разыгрываться на концертной площадке. Итану это было важно, поскольку фортепьяно ему было совершенно незнакомо. Каждый раз на новой сцене он бросался в чёрно-белый омут клавиш. По прихоти немилосердного бога сцены, они могли его и осчастливить, и обескуражить. Для меня же, главное заключалось в акустике зала, и я должна была определить тонкие грани баланса между двумя исполнителями. Руки были холодными, и на сцене сердце начинало стучать все чаще уже при первом шаге. Мы честно пытались быть продуктивными, попробовать все произведения. Но ощутимо было сознание ненужности всего происходящего, неизбежности нашего поражения перед лицом времени. Немного обескураженные, мы ушли за кулисы.
Вот она – Жизнь. Мы куда-то стремимся, живем предвкушением различных целей, а когда наконец до них добираемся, оказывается, что ровным счетом ничего не поменялось. От выпускного до первой работы; от повышения и до женитьбы; от рождения первого ребёнка и до последнего вздоха – мы живем от черты до черты, а Жизнь проходит где-то между ними, не замеченная нами.
Перед выходом на сцену я медитирую. Я в наушниках – мне хочется скрыться от всех и вся, забраться под одеяло с книжкой про Гарри Поттера и погрузиться в мир детства, где не надо держать ни перед кем отчет о проделанной за последние годы работе. Никакого тебе давления ответственности, никакой оценки обществом! Хотя, конечно, бедному Поттеру ответственности было не занимать. Так что мне жаловаться не приходиться.
В наушниках играет тихая медитативная музыка, и я представляю себя великим музыкантом, не имеющим пределов технических возможностей. Я настоящий абориген, говорящий на единственном доступном ему языке звуков. Все условности цивилизованного мира мне чужды. Я не имею ни малейшего представления о системе ценностей. Мне чуждо зазубренное до автоматизма желание человека навесить ярлыки, обозначить, запихнуть в коробочку. Я не лучше и не хуже: я просто самобытна. Я невоспроизводима другими устройствами, невоплотима другими личностями. Через пять минут, выйдя на сцену, я изложу переживания сердца единственным возможным способом, открытым мне моими учителями. Но я давно ушла от той первоначальной двери, открытой мне в далёкие годы ученичества. Я забрела в джунгли, сокрытые от взоров сторонних наблюдателей. Что поделать, мы не выбираем свой путь, а просто следуем открывающемуся перед глазами пейзажу. И кто знал, что моими учителями станут островитянин Итан, океанами отдалённый от всех условностей цивилизации, жадная до драматических жестов и яркой мимики американская культура, артистическая среда моей семьи, и в особенности моего отца. Мне просто хочется выразить свои мысли, своё смущение и робость перед тайнами великого разума природы – перед её неизменной мудростью и всепрощающей силой мировой души.
Я снимаю наушники. Итан уже на сцене с приветственной речью. В зале тишина – ничего, кроме голоса Итана, не слышно. А что я ожидала? В зале, наверно, всего лишь пару родственников. Ладно, сколько бы их ни было, а каждый зритель потратил своё время, силы и деньги, чтобы услышать сегодня что-то вдохновляющее. Каждый поход в театр или на концерт – это попытка примирить разочарование прошлого с надеждами на будущее. И это – моя работа или, как я скромно называю, мое призвание – давать надежду.
Но вот я слышу Итан говорит мое имя, и я, распрямив спину и растянув губы в улыбке, выхожу на сцену.
В первую секунду свет слепит мне глаза. Мне отчего-то кажется, что зал полон разноцветных пятен, сотканных из колышущегося воздуха и бликов света. Должно быть, просто рябит в глазах, и я зажмуриваюсь и снова с силой разлепляю веки. Итан, улыбаясь, смотрит на меня, а потом переводит взгляд в зал. Посмотри вон, оцени сама. Я начинаю различать лица – много, много лиц, и чем больше я всматриваюсь, тем больше лиц удается распознать в темноте. Вот Тита Майла и Тито Эндрю по-родственному махнули рукой в знак поддержки – какой наивный, и в то же время, трогательный жест. Вот Кевин, с огромным букетом моих любимых разноцветных тюльпанов смущенно улыбается. Чем я заслужила такую верность! Надо будет его сердечно поблагодарить и пообещать найти ему первоклассную девушку. Чтобы чего не думал!
Рядом с ним сидят родственники Итана, а я перевожу взгляд дальше, на второй ряд. Я не могу поверить, что это они, но и не узнать лица моих друзей из Флориды нет никакой возможности. Да, это моя Шэри, каким-то чудом прилетевшая на концерт! Надо будет узнать, кто и как её доставил, думаю я. Но тут загадка разрешается, потому что из Боки, оказывается, прилетела и Надежда Павловна. Она держит Шэри под руку, и я понимаю, что прилетели они вместе. Я так и не узнаю, кто и как решил удивить меня массовым приездом, но это был целый сговор. Рядом с Надеждой Павловной сидит Настя и лукаво мне подмигивает. На руках у неё сынок – красавец богатырь – а по правую руку муж, довольно обнимающий своё счастливое семейство. Тут же я различаю Присси с шумными Лоренцо и Майклом. Они оживлённо разговаривают с моей русской подружкой Анной (той самой, что рекламировала меня на сайтах знакомств, как «безумно талантливую»). Донна тоже здесь, немного грустная, но такая же импозантная. Даже со сцены слышно, как она говорит соседям, что я жила у неё много лет. Поодаль я различаю красивое раскосое лицо Мэй с симпатичным компаньоном. Она утвердительно мне кивает, словно говоря, что верит в меня. Ах, родная, до чего же я рада тебя видеть! Мне так не хватало твоих мудрых советов и твоего спокойного отношения к действительности. Сердце останавливается, и я выдыхаю, когда понимаю, кто этот её азиатский друг. Дэйв не мигающим взглядом смотрит на меня. Я не знаю, как умудряюсь вдохнуть и отвезти взгляд. Я знаю, что мы обязательно поговорим позже, у нас ещё будет время.
На последнем ряду, с блестками слез, застывшими в глазах, сидит мама. Хорошая моя, единственная, такая же прекрасная, как и всегда, только с серебристым отсветом волос и похудевшая от тяжелой жизни. Как же я тебя люблю, моя кровинушка. Папа, в строгом костюме и при бабочке, но заговорщецки улыбаясь, сидит рядом с ней. Я знала, что ему стоило здесь оказаться. Папа никогда меня не навещал, никогда не путешествовал так далеко. То, что он смог ненадолго оставить свою семью и приехать сюда, на другой конец света, чтобы быть со мной в этот день моего второго рождения, – все это значило для меня невыразимо много. Даниил тоже был здесь. С улыбкой Чеширского кота, он отчаянно мне жестикулирует. Они все были здесь: все мои далекие и близкие, друзья и семья. Я ощутила неимоверный поток положительно заряженной энергии, для которой не было преград и расстояний. Мы все были связаны этой тонкой, но удивительно прочной нитью музыки, любви, сострадания. Мы все, даже не зная имён, были друзьями; все удивительно восприимчивыми друг к другу и всему происходящему. Казалось, вместе мы могли преодолеть то, что было не под силу мне одной.
Я подняла скрипку. Положа её на плечо, занесла над струнами смычок. Я хотела рассказать им, как много для меня значила их любовь и поддержка. Я хотела поделиться тем, что я пережила за эти годы разлуки, бездействия, ожидания. Не имея цели, семьи и опоры, заново воссоздавая костяк мироздания, я, как герой Данте, очутилась в сумрачном лесу после, казалось бы, уверенного жизненного старта. Искусство предало меня, канонической семьи, воспетой обществом, создать
